27 марта 2015

БУДЕМ ПОМНИТЬ. 70-летию Победы посвящается

sample

Фотографии - из личного архива Михаила Рубина

Крылатые воины Второй Отечественной

Воспоминания летчика Беликина Валентина Ивановича

*   *   *

Между боями

У лётчиков и на фронте бывали часы и даже дни, относительно свободные от войны, от давления на психику. Это дни нелётной погоды в какой-то мере и для лётчиков «свободной охоты» и каждый день, невзирая на погоду и боевые дни для всех, — ужин. Ужин как бы подводил итог дня. 

Если это был боевой день — пили законные сто грамм, «охотники» — двести грамм за успешный боевой вылет и за погибших, если они были в этот день. В нелётную погоду иногда к нам приезжали артисты, давали концерты, которые всем нравились и помогали частично снять, в какой-то мере, напряжение. Иногда приезжала кинопередвижка, как правило, с комедийными фильмами. А если поблизости оказывался эвакогоспиталь, то туда направлялся представитель полка с приглашением к медперсоналу на танцы и кино. К нам девушки, свободные от дежурства, приезжали охотно. Если бао (батальон аэродромного обслуживания) было хорошим, то их угощали хорошим ужином.


Нас навещали и писатели, журналисты, военные фотографы и кинодокументалисты. Однажды писатель Чекин, посетивший наш полк, согласился на предложение Генриха Гофмана, лётчика    из 3-й эскадрильи, отведать мёда прямо из ульев. Приехали на легковушке на брошенную пасеку. Генрих, быстро вытащив из одного улья рамку с мёдом, побежал с ней к машине и в открытою дверь бросил рядом с Чекином, а вместе с рамкой в машину влетел рой пчёл. В результате оба любителя мёда попали в госпиталь.

Другой журналист, фамилии не называю, договорился с лётчиками написать об их боевых вылетах. Договорились встретиться за ужином в столовой. Старший лейтенант Аркадий Иванович Гришин где-то раздобыл бутылку спиртного, и мы решили отметить будущее литературное произведение фронтовыми ста граммами. Аркадий налил полстакана спиртного и предложил выпить журналисту первым. Ужин ещё не принесли, и на закуску он налил в другой стакан воды и подвинул журналисту. Мы пожелали ему успеха, он залпом выпил фронтовые сто граммов. И тут случилось непредвиденное: наш журналист открыл рот и стал задыхаться. Аркадий дал ему стакан воды и кричит: «Запей водой!» Но наш журналист пить не стал и с трудом пришёл в себя. Мы его спросили, почему он спирт не запил водой? А он ответил: «Я же не знал — вода кипячёная или сырая?» 

Однажды вечером, в конце августа, мы приехали с аэродрома к месту отдыха лётного состава, это было недалеко от города Вицмуйжа, на одном хуторе, который хозяева покинули до прихода наших войск. У входа в дом, где обычно размещался лётный состав, стоял часовой и никого в дом не пускал, объясняя нам, что дом заминирован и уже вызваны сапёры. Временно мы разместились в сарае, где хранилось сено. 

Вскоре мы узнали, что тревогу поднял наш полковой сапожник — пожилой солдат. Он услышал в своей сапожной комнатке:  что-то тикает, наверное, бомба с часовым механизмом! О чем и поспешил доложить дежурному сержанту. Тот тоже услышал какое-то тиканье и позвонил оперативному дежурному полка. Тот в свою очередь вверх по инстанции, и в результате сверху дали команду: «Очистить помещение от людей, выставить охрану и ждать сапёров». Сапёры прибыли ночью и быстро нашли «мину» в полу сапожной комнаты. . . червя-древоточца.


Удар по танкам

Конец августа. День приближался к концу. Вылетов больше не ожидалось. Боевых задач к оперативному дежурному не поступало, и лётчики уже расслабились. Нервное напряжение ожидания на вылет пошло на убыль. И как-то неожиданно, но привычно прозвучал негромкий, но чёткий голос комэска первой эскадрильи Дубенко: «Лётчики первой эскадрильи, ко мне!» 

Быстро собрались возле своего командира: «Есть задача, цель, время», — объявил Дубенко. Быстро на карте отметили цель, проложили курс, выслушали от комэска задачу и ряд оперативных указаний и побежали к газику, который быстро доставил нас к самолётам. Выслушав доклад авиатехника самолёта лейтенанта Казакова о готовности самолёта к вылету, быстро забираюсь в кабину Ил-2, запускаю двигатель и начинаю выруливать на стартовую площадку. Впереди меня уже выруливают Дубенко, Семенюк, Савцов и Сериков. Взлетели, встали на курс 270°. Перед нашей группой была поставлена задача: задержать и обрушить бомбовый удар на танковую группу немцев, теснивших наши боевые передовые порядки, выдвинувшиеся на оперативный простор в направлении Риги. 

Вот мы уже над целью, перед нами панорама воздушного боя наших истребителей с истребителями противника. Горят истребители: два немецких и один наш. Внизу видны стреляющие немецкие «тигры». Работаем по точечным целям, сбрасываем                                  250-килограммовые бомбы с пикирования. Разворачиваемся и уходим. Бензина в баках в обрез, так как от аэродрома до цели расстояние предельное. В этот боевой вылет я уничтожил танк «тигр» прямым попаданием. Это подтвердили стрелки с моего и других Ил-2 нашей группы. 

Солнце уже заходило за горизонт. На обратном курсе 90° по тому же маршруту, уже в сумерках, наши самолёты были обстреляны из скорострельных пушек. У ведущего Дубенко был повреждён самолёт, отказала радиосвязь, ограничена управляемость самолётом. Я стал замечать, что наш маршрут отклоняется откурса на базу на север. Ведущий группы, очень опытный лётчик, я не мог понять, почему он немного изменил курс влево. Запас горючего в баках приближался к нулю. Я перевёл режим работы двигателя на экономный. Начало темнеть, и я уже стал плохо различать линию горизонта, так как в последнее время я заболел так называемой «куриной слепотой». Это болезнь возникает от недостатка некоторых витаминов в организме и выражается потерей остроты зрения в темноте. 

По рации я попросил включить навигационные огни на самолётах группы. Моя просьба была выполнена, и мне легче стало держаться в строю и выдерживать самолёт в необходимом для нормального полета положении. Вскоре Дубенко и с ним два самолёта произвели вынужденную посадку в поле без выпуска шасси, не долетев до базы около 20 км. Остальные три самолёта, в том числе и я, долетели до своей базы в полной темноте, ориентируясь по компасу на город Резекне, где наши некоторые зенитчики приняли нас за немцев и произвели по штурмовикам несколько безрезультативных выстрелов. 

Наконец-то мы увидели сигнальные ракеты с земли, а затем и огни, обозначающие посадочную полосу. Полоса очень узкая и короткая. На ней очень сложно взлетать и садиться даже днём, а уж в темноте тем более сложно. Недавно, при взлёте, лётчик Михаил Коротких отклонился влево на 3° и врезался в наблюдательную вышку и другие строения, стоящие вдоль полосы. К несчастью, были жертвы среди военнослужащих наземных служб. Лётчик и стрелок почти не пострадали, если не считать, что лётчика судил трибунал в присутствии лётного состава полка. Свидетелем выступил комполка Емельянов. Трибунал обвинял лётчика в преступном нарушении техники пилотирования. Но Емельянов объяснил трибуналу, что по нормам техники пилотирования определены оценки в зависимости от угла отклонения от направления взлёта самолёта. Так, отклонение самолёта при взлёте на 5° — отлично; 10° — хорошо; 15° — удовлетворительно. А лётчик Коротких отклонился всего на 3°, что соответствует оценке «отлично». 

Трибунал, учитывая сложность взлёта по данной полосе, а также жертвы в результате аварии самолёта, приговорил лётчика Михаила Коротких к десяти годам лишения свободы с заменой на десять штурмовых боевых вылетов. Такое решение всех удовлетворило, так как мы все и без наказания летали на штурмовки немцев. И вот нам предстояло с ходу да еще в темноте садиться на такой «аэродром» без права в случае ошибки при посадке уходить на второй круг. 

Баки с горючим пустые. Сложность усугублялась ещё и тем, что при подходе на посадку справа росли высокие сосны, а перед самой полосой — глубокая канава, заполненная водой, и всё это в темноте, да еще и с куриной слепотой у меня. Если приземлиться до канавы — катастрофа в канаве, если после канавы, но с перелётом более ста метров в конце полосы —  в развалинах домов. Иду на посадку и снижаюсь до предельно низкой высоты перед полосой, лечу, уже не планируя, а на газу на малых оборотах и, как только мелькнула вода в канаве, убираю газ и касаюсь колесами земли. Напряжение сразу спало. В конце полосы сворачиваю на стоянку и, не дорулив до стоянки 50 метров, кончился бензин. За этот боевой вылет я и ещё два лётчика, прилетевшие вместе со мной, получили благодарность от командования.


Бои на подступах к Риге

В сентябре 1944 года усилилась активность воздушной разведки нашего полка лётчиками из числа «свободных охотников», способных летать в нелётную погоду и самостоятельно выбирать цели. «Охотники» назначались командованием дивизии. Я летал на «свободную» в паре с комэском Александром Дубенко, который был опытным боевым лётчиком. Особенно были эффектными его рейды по тылам противника во время «свободной охоты». И совершенно заслуженно Александру Дубенко 1945 году было присвоено звание Героя Советского Союза. 

27 сентября, после успешной «охоты» накануне, Дубенко и мне командование предоставило «выходной день». Но, как обычно бывает, лётчик располагает, а командование определяет. В 11 часов дня ко мне подходит Анатолий Петрович Семенюк из третьей эскадрильи и предлагает лететь с ним в паре на задание, так как его напарник, капитан Сучков (стажёр), из-за сложности задания отказался от полёта. Я согласился. И мы пошли в штаб полка для получения задания и некоторых уточнений боевого вылета. В штабе подполковник Емельянов поставил нам задачу: двумя штурмовиками на участке железной дороги Эргли-Рига уничтожить немецкий разрушитель железнодорожного пути. 

Тем временем погода прояснилась, и появилась реальная опасность встречи с истребителями противника, так как для поиска цели нужно было лететь над железной дорогой, а немецкие службы оповещения могли засечь и немедленно оповестить свои ПВО, тем более, что аэродромы истребителей противника расположены в городе Огре и Риге, на расстоянии 30–50 км от нашего маршрута. Учитывая сложившуюся обстановку, лейтенант Семенюк попросил придать нашей паре штурмовиков пару истребителей сопровождения. Присутствовавший при этом начальник штаба полка подполковник Лебедев, не дожидаясь ответа Емельянова, резко скомандовал: «Вами задание получено, выполняйте!» Мы молча повернулись и пошли на стоянку к самолётам. По дороге Семенюк сказал: «Хороший командир посылает на задание, а плохой — на смерть». 

Мы подошли к самолётам: Семенюк к своему, я к самолёту стажёра. Семенюк вытащил из своих карманов документы, ножичек и ещё кое-что, чего я не разглядел, и стал их раздавать своим подчиненным: механику, оружейнице, оставив себе только партийный билет. Его подчиненные стали возражать и отказались брать его вещи. Тогда он приказал: «Сохраните!» Я отвёл его в сторону и сказал, что с таким настроением выполнить задание будет трудно, тем более сохранить самолёты и свои жизни. Предложил ему, в случае нападения истребителей, согласованно применять маневр ножницы или другие маневры, смотря по обстановке. На это он ответил, что Лебедев приказал снять с самолётов рации под тем предлогом, что болтаете много лишнего, оставив рации только у комэсков, и добавил: «У нас ничего не получится».

Мы уже в полёте, подходим к линии БС (боевое соприкосновение). Облачность 4–5 баллов, высота 500–600 метров. Мы идем на высоте 1100 метров. Впереди по курсу видна железная дорога. Начинаем противозенитный маневр. И вот первые разрывы зенитных снарядов среднего калибра. Интервал между самолётами 30–50 метров для свободного противозенитного маневра. Суть маневра состоит в том, что нельзя лететь строго по прямой и на одной и той же высоте. Это не дает возможности зенитчикам противника корректировать огонь по самолётам. Достигается это беспрерывным маневрированием самолёта относительно разрывов зенитных снарядов. Для этого лётчик учитывает действия зенитчиков при наводке орудия на самолёт: определение направления самолёта, высоту полета и скорость. 

Направление полета определяется по осевой линии самолёта, высота — по дальномеру, скорость — по типу самолёта. Чтобы затруднить зенитчикам вести прицельный огонь и корректировать его, лётчик изменяет направление полёта относительно осевой линии самолёта, путём скольжения самолёта вправо или влево. С земли этот маневр не заметен. Зенитчики на следующий выстрел вносят поправку, а лётчик уже переводит самолёт в скольжение в другую сторону. Если разрывы снарядов вперед по курсу, то самолёт меняет курс и скорость, высоту полета. Учитывая всё, даже высоту полета, выбираем высоты 1100, 1300, 1500, так как шкала на прицелах и взрывателях на снарядах размечена через 1000, 1200, 1400 и т. д., что затрудняет противнику точно устанавливать прицельную высоту. 

Вскоре зенитный огонь прекращается, и мы летим над железный дорогой в сторону города Рига. Пролетев станцию Сунтажи, замечаем на следующем разъезде паровоз и за ним платформу, укрытую маскировочной сеткой. Укрытая техника на платформе и выступающая сзади часть напоминают разрушитель пути с огромным плугом. Семенюк заходит на цель с крутым планированием и сбрасывает бомбы, я иду за ним, фотографирую и тоже сбрасываю бомбы. Разворачиваемся влево и берём курс на базу. В это же время слышу в наушниках по СПУ (самолётное переговорное устройство) голос своего стрелка Владимира Дыгина, который совершал со мной 25-й штурмовой вылет: «Фоккера! Фоккера! Пять штук». 

До линии боевого соприкосновения оставалось около 20 км. Это много. Я держусь с правой стороны от Семенюка с дистанцией 20–30 метров. Заработал пулемёт Дыгина. Вижу что открыл огонь и стрелок Семенюка Иван Загумённый. Дыгин молчит. Сожалею, что со мной за стрелка летит не Пустовалов. Тот непрерывно докладывал обстановку позади самолёта, а Дыгин молчит. Резко бросаю вправо, и тут же трассы пушек и пулемётов слева. 

Лечу на бреющем полете над лесом. Впереди небольшая поляна, бросаю самолёт вниз и вовремя. Сверху огненные трассы. Поляна кончается, взмываю вверх и тут дробь разрывов по броне задней стенки кабины. Дыгин молчит и не стреляет. Связи с Семенюком нет. В мозгу проносятся слова начальника штаба полка Лебедева: «Много болтаете». Сколько прошло времени? Кажется много, но в действительности, наверное, не так уж и много. Дыгин, не стреляет, вероятно, убит, зато трассы от «фоккеров» летят со всех сторон. Увёртываюсь от прицельного огня истребителей, но их преимущество очевидно. 

Самолёт вспыхнул, горит снизу, снаряд, похоже, попал в маслорадиатор, дым в кабине, за кабиной слева и справа снизу бушует пламя, гудит как в большой форсунке. Перебиты тяги управления. Огонь истребителей прекратился. Самолёт неумолимо снижается к земле. Прыгать с парашютом бесполезно, так как высота 100–150 метров. Возникла мысль: «Это еще не конец». Левой рукой взял рукоятку триммера, крутанул на себя, и самолёт взмыл вверх. Теперь можно прыгать с парашютом. 

Я с трудом покинул самолёт, сразу открыть парашют не смог, так как, покинув самолёт, несколько секунд летел в пламени горящего самолёта и раскрытый парашют мог сгореть. Высота, с которой я покинул самолёт, была недостаточной, чтобы парашют полностью раскрылся, в результате приземление было жёстким, и я получил ранения головы и ног.

На этом моя лётная карьера закончилась.

Материал предоставлен Михаилом Рубиным, внуком Валентина Ивановича, режиссером, продюсером студии MIRAS Film