— Вадим, добрый день. Всегда тяжело начать, но я думала об этом. Честно. И сегодня перед интервью, и до этого. Ты же достаточно известный человек…

— Достаточно… Я довольно четко определяю свой статус как «недозвезда», что это значит: есть сайдмены, есть звезды, а я между ними. И вот теперь понятно, что сайдменом, к счастью, я уже не буду, а звездой в общем-то себя пока не считаю.

На мой взгляд, звезда — это понятие не столько профессиональное, сколько медийное. Хотя я играю концерты в Доме Музыки, где собираются полные залы, и да, я вел Большой Джаз на телеканале Культура, и говорят, достаточно успешно.

— Кстати, я слово «звезда» не упомянула).

— Ты сказала — «достаточно известный человек».

— Достаточно для того, чтобы при наборе твоего имени и фамилии в поисковике находилось огромное количество интервью и фотографий. Не у всех так. Думаю, в этом контексте ты простишь мне это слово?) И, наверняка, во всех интервью спрашивают…

— Об одном и том же: почему труба, почему музыка…

— Именно этого мне бы и не хотелось. Наше интервью будут читать люди, понимающие, кто ты и почему труба. Поговорим о другом?

— Вот обо всем другом я гораздо больше люблю говорить).

— Тогда первый наглый вопрос, Вадим, а о чем бы ты хотел поговорить?

— Начну издалека. Когда я учился в Кульке (Университет Культуры и Искусств) у нас вел философию человек, известный по рекламе МММ с Леней Голубковым, брат-халявщик Иван. Да, да, этот здоровенный мужик был завкафедрой философии в Кульке. И я прекрасно помню, как он сказал, что не понимает, зачем нам, двадцатилетним, в высшем учебном заведении преподают философию. Философия — это нечто, к чему приходят после тридцати и то, далеко не все. Максимум чему он нас учил — заучивать какие-то фразы и даты. И, наверное, то, что меня последнее время и правда интересует, — это философия. Потому что философия — основа всего: науки, музыки и вообще отношения к жизни.

По большому счету — это некий склад ума или характера. Когда человек способен наблюдать, анализировать, делать выводы, и в идеале (а это уже больше, чем философия) уметь всем этим пользоваться.

— То есть сразу находишь ответы на все вопросы?

— Почти, а вот когда не получаешь ответы на вопросы, которые сам себе задаешь, тут ты начинаешь что-то читать, причем не все подряд… Читать все подряд — этим занимаются очень ограниченные люди. Вроде как мы понимаем, что есть определенный список фундаментальных произведений, которые ты, вроде как должен прочесть, но тут ты понимаешь, что Оп! тебе это не близко.

Вот как мне однажды сказал мой друг: «Я не люблю Пушкина». Для нормального человека, который учился в школе, сказать, что он не любит Пушкина — это кощунственно. И после этой фразы продолжает: «Он для меня слишком поверхностный». И тут я понимаю, а ведь правда, какой-то особенной глубины в Александре Сергеевиче нет, ее и не могло быть в силу того, что он умер очень молодым человеком. И писал он о своих каких-то душевных, причем весьма сомнительных (плотско-примитивных) переживаниях. Но при этом как человек фантастически одаренный, он очень красиво все излагал. Но как бы красиво он не излагал свои мысли, в этом действительно нет глубины.

Поэтому, когда открываешь книгу, понимаешь, кто из авторов тебе близок, а кто нет, и кто для тебя слишком простой. И очень многие люди, не называю их имена, ибо это все равно, что признаться в том, что для тебя Пушкин — поверхностный, они просто не твои. А кто-то твой.

— Кто твой?

— Если мы говорим про что-то совсем доступное, то мои, безусловно, Чарльз Буковски, Эрих Мария Ремарк, Эрнест Хемингуэй. Если мы говорим о чем-то более серьезном, то мои люди — это Зигмунд Фрейд, Карл Густав Юнг, Сенека.

— А как меняется твоя жизнь? Есть ли в ней что-то такое, что теперь противоречит твоим убеждениям?

— К сожалению, я даже не хочу отвечать на этот вопрос. Если говорить в общем обо мне, то я исключил из жизни практически все, что приносило мне дискомфорт, и не в последнюю очередь благодаря этим своим взглядам. По большому счету, я безумно счастливый человек, который занимается только тем, что любит. И мне бы ничего не хотелось менять. Казалось бы, можно стать популярнее, давать больше концертов, и это будет приносить больше денег. Вроде бы лучше. Не обязательно. Тогда будет меньше времени и на занятия трубой, и на общение с друзьями, и с собой. Сейчас как раз та самая гармония, которую я очень долго выстраивал. Хотя, может, в этой гармонии не хватает какого-то очень важного элемента.

— Какого элемента не хватает, Вадим?

— Я люблю говорить, что, наверное, в мою жизнь должна войти женщина, и это добавит тот самый недостающий кирпичик. Но поскольку я опять же знаю, что будет, то скорее всего, даже привнеся этот кирпичик, эта женщина разрушит созданную мною гармонию, и вся стена рухнет.

— Почему в этом такая уверенность? И что будет?

— Опять же с возрастом, когда встречаешь новых людей, как бы они тебе не были симпатичны, ты уже знаешь, чем все закончится. Причем просто буквально сразу. Достаточно нескольких слов, и ты уже понимаешь, кто этот человек, как он был воспитан, какие у него ценности, характер, и понимаешь, почему вы не будете вместе.

— Без шанса?

— Шанс, видимо, есть, потому что при этом ты понимаешь, что человек, безусловно, привлекательный, и мы всё равно все люди, и каждый раз я сам себя уговариваю, что сейчас точно будет по-другому. Потому что я не могу быть все время прав, я вообще очень сомневающийся человек. А вдруг именно в этот раз я ошибаюсь? И потом ты цепляешься за те моменты, которые тебя в человеке очень привлекают, и радуют, и устраивают. Люди ведь не черно-белые.

— Все же случается договориться с собой?

— Да, и потом есть еще интересный момент — это относится как раз к психологии. Как только нам кто-то очень сильно нравится, как только мы кем-то увлечены, и это абсолютный механизм природы, мы теряем способность оценивать самих себя объективно. А это как раз является явным показателем психического здоровья человека! Потому что, если в ситуации, в которой человек лично заинтересован, он может все оценивать объективно, он психически нездоров!

— И как ты себя оцениваешь?

— Суди сама: когда мне кто-то нравится, и даже я понимаю, чем все закончится, все равно веду себя дурак-дураком.

— Здоров! Но так, наверное, неинтересно жить — знаешь все наперед…

— Нет, очень интересно! Потому что я прекрасно понимаю, что появится еще какой-то человек, и я снова буду вести себя просто дурак-дураком. Я смогу давать умнейшие, ценнейшие и правильнейшие советы всем вокруг, но при этом моя гармония будет рушиться. Хотя, в принципе, если этот человек хоть чем-то мой, то это все равно счастье.) За это счастье придется заплатить созданным мною комфортом.

— Значит, тогда ты любишь одиночество?

— Я всегда думал, что нет. И вообще, еще недавно мне казалось, что мне необходимо постоянно быть в социуме. И вдруг я понял, что нет. Что, даже находясь с очень симпатичными и близкими мне людьми, в какой-то момент у меня что-то выключается, и я понимаю, мне надо отсюда уйти. С годами я все больше ценю людей, с которыми могу комфортно проводить много времени, но их становится все меньше.

Одиночество — очень важная часть меня. У меня оно не от безысходности, мое одиночество — созерцательное.

— Что ты делаешь в такие минуты?

— Ну, из того, что можно написать, — спорт. Вот, сначала пример: Игорь Бутман всегда играл в хоккей. Это командный вид спорта, и он сближает. Сейчас в него играет элита нашей власти: там выстраиваются и личные, и деловые отношения. Суть хоккея — заколотили шайбу, и все радуются. Как я понимаю, это такой элемент первобытной охоты.

Мой вид спорта — поднимать железо. Я занимаюсь в зале, но при этом полностью погружаюсь в себя — надеваю шикарные наушники с шумоподавлением — не могу слышать чудовищный транс, который играет в каждом зале. По большому счету остаются: вес (железо), я и мое сознание и концентрация на том, что я делаю. Это вид порта эгоистов, интровертов, даже чуть не сказал, мизантропов. Мы просто приходим в зал побыть каждый сам в себе. Я бы, конечно, и дома мог тренировался совершенно спокойно.

— И все-таки ходишь спортзал…

— Потому что тогда бы я совсем одичал. Заставляю себя выходить из дома и общаться. Все равно же, то пофлиртовал с девочкой на рецепции, то пообщался с тренером, то по плечу хлопнул какого-то своего товарища качка, пошутил. Что-то происходит. Это жизнь.

— Какие виды спорта еще обсудим?

— Не люблю футбол. Почему? Да потому что, кто охотится в стае? Слабые особи. А кто в одиночку? В моем спорте концентрируешься на своих ощущениях. А после тренировки, тебя как будто бы распирает от какой-то силы, это потрясающее ощущение. И, кажется, если я задену плечом фонарный столб, то не я себе плечо сломаю, а столб упадет. Меня просто разрывает от этой силы.

— И что ты с этим делаешь? Пока до дома дойдешь, ни столбов, ни плеча.

— Да нет, это очень хорошее ощущение, такой небольшой агрессии, а агрессия — это же прекрасно. Сублимация агрессии идет и на концертах, в межполовых отношениях, например. Агрессия — это природный дар мужчины. Только агрессивный мужчина может что-то созидать.

Стоп! Сейчас очень тонкий момент: именно для созидания нужна агрессия.

— Получается, после занятий спортом ты испытываешь вот такие ощущения? Как часто занимаешься?

— Четыре раза в неделю, но агрессивный я постоянно).

— Да, кто-то качается, а кто-то ест попкорн. Не могу больше говорить об этом. Срочно хочу в спортзал. Неприлично долго там не была.

— Нет, тут все просто: если человек по большому счету доволен тем, как он выглядит, когда смотрит на себя в зеркало, пусть даже в зеркало во весь рост в душевой, то в спортзал не надо.

Это же у нас, у качков, все от жутких комплексов. Если у тебя нет комплексов, то ты идешь играть в хоккей или большой теннис. А все, кто с комплексами, идут сюда, ну либо в боевые искусства. Хотя в последние идут либо от романтики, либо от страхов и фобий.

— Какие у тебя могут быть комплексы?

— Это общие «качковые» комплексы — страх вернуться к тому мальчику, который был самым слабым в классе, не мог подтянуться на турнике и который, как ему казалось, не будет нравиться девочкам. И это правда.

Половой инстинкт — он самый главный. Ведь когда встречаются два человека, которые друг другу нравятся, природа говорит им: посмотри, от этого союза родятся прекрасные здоровые дети. Поэтому физически здоровая особь, она, безусловно, пользуется большей популярностью, большим спросом.

Но одну мотивацию для спортзала я могу тебе подсказать: отодвинуть хронологическую старость.

— Тебя она пугает?

— Да. Старость для меня прежде всего — это физическая немощь. Почему я так усиленно тренируюсь сейчас? Я не могу себе позволить завтра быть слабее, чем сегодня. Я должен быть лучше и сильнее, либо как минимум таким же. Когда вижу девушек фитнес-моделей, которым хорошо за сорок, то понимаю, что в 30 они не выглядели так, как выглядят сейчас в сорок. А они офигенски выглядят!

— А нужны ли какие-то условия для этого? Как, например, ты относишься к спиртному?

— Если я выпиваю пару бокалов вина, то я люблю пошутить о том, что это моя годовая доза. Конечно, это неправда. За год я выпиваю, скажем, несколько десятков бокалов вина — это максимум.

— Это какие-то принципы, воспитание или что-то другое?

— Всегда получается, что-либо я за рулем, либо тренировался, и в принципе, для меня это не имеет большого смысла. Конечно, если я на отдыхе, если позволяю себе недельный перерыв в тренировках, особенно если это за границей, то, конечно, да. Но речь идет о напитках не крепче вина или саке.

— Так было всегда?

— Ну нет, когда-то я учился в музыкальном училище, и все духовики, как известно, обитали там в подвале…

— Подвале?

— Подвал — это место, где занимались и выпивали студенты духового отделения и куда приходили девочки с дирижерско-хорового отделения. Самые крутые мужики были у нас на духовом, а девочек всегда тянет к самым плохим парням. Ну, не со скрипачами же встречаться…

Тогда я умудрялся совмещать наши постоянные вечеринки с занятиями штангой, боксом, настольным теннисом, баскетболом и волейболом. На трубу времени не оставалось 100%. Зато было очень весело!

У нас была компания: мы — духовики и девчонки с хорового, и мы постоянно устраивали вечеринки, когда у кого-то уезжали родители. Девочки готовили, мы приносили алкоголь, но! всегда было очень весело, очень пристойно, очень романтично.

Но самое смешное заключается в том, что, хотя на десерт у нас всегда был торт, сколько я помню, за годы учебы, до торта ни разу не дошло, а собирались так мы каждую неделю! Его постоянно кто-то переворачивал, садился на него, или наступал…. Места было мало, народу много, и торт часто ставили на балкон…с последствиями.

— А на встрече выпускников не пробовали дойти до торта?

— А сейчас уже до торта не доходит, потому что все на диете. Я надеюсь, что когда-то дойдет, у нас еще вся жизнь впереди, ну или как минимум полжизни.

— Ну, что так скромно?

— Реалисты считают, что полжизни, оптимисты, что две трети, а пессимисты думают, что большая часть уже пройдена.

— Тогда я скорее оптимист, и в моей голове есть цифра 93, когда, лежа на смертном одре, в белоснежном чепце, я буду жалеть о том, что ни разу в жизни не выбрила себе висок и не сделала дреды.

— Умм… А я даже не знаю, буду ли я жалеть о чем-то. Я буду таким огромным раскачанным татуированным стариканом. Немощи не будет, у меня скорее в какой-то момент откажет сердце и, как написано на моей татуировке: Sex Jym Jazz, в этот момент я либо буду заниматься сексом, либо буду играть концерт, либо тренироваться в спортзале. В любом случае, я не хочу быть дряхлым.

— Я знаю, что у тебя впереди долгая и интересная жизнь!

— О да, у меня еще много планов, я должен заниматься спортом, музыкой…. Опять же кирпичик.

— А есть что-то такое, что ты хотел сделать, но пока так и не успел?

(пауза) — Ну, знаешь, группового секса я особо и не хотел.)) Без чувств это превращается в механику, а любить двух женщин я не способен. По большому счету, это так и останется фантазией, но не думаю, что я об этом пожалею.

— А если серьезно?

— Мне тут недавно задали вопрос, что бы я изменил в своей жизни. Ни одного эпизода я бы не стал менять. Я счастливый человек, и оставил бы все так, как есть, и во мне, и в жизни, и в профессии. Но, наверное, есть какие-то поступки, о которых я сожалею. Мне до сих пор стыдно за один такой.

— Расскажешь?

— Мне было даже не двадцать, меньше. Я пришел в гости к одной девушке и сказал какую-то жуткую глупость, какую-то шовинистко-рассистскую шутку. Самое страшное, что я даже так не думал, просто пошутил. Не знал, что можно говорить, а что нельзя, и прошло уже больше двадцати лет… и мне до сих пор стыдно и неловко от этого.

— Девушка сильно обиделась на эту шутку?

— Хуже. Я общался и с ней, и с ее мамой. Мама просто поменялась в лице, но женщиной она была очень мудрой, и отнеслась, по-моему, ко мне как к дураку. Но это неважно. Мне стыдно за себя, что я вообще мог такое сказать.

Вот если бы можно было это поменять, я бы поменял. Я бы такого не сказал.

— Но можно рассматривать это как урок, который научил тебя на всю жизнь?

— Наверное, да. Во всяком случае, может быть, именно потому я толерантный и терпимый человек. И считаю, что любые проявления шовинизма и расизма — это мерзость.

— Закончим чем-нибудь более жизнеутверждающим?

— В дзен буддизме есть одна форма (мне она очень близка) — шутливые притчи с глубоким смыслом.

— Поделишься?

— Один внезапно разбогатевший человек пришел к известному мастеру каллиграфии с просьбой иметь в своем доме работу этого мастера, и попросил его написать что-то жизнеутверждающее. Мастер ему написал: «Сначала умрет дед, потом умрет отец, потом сын, потом внук». Богач возмутился, что за свои деньги получил такую картину. На что мастер ответил ему: «Что может быть более жизнеутверждающим, чем естественный порядок вещей?»

Поэтому все жизнеутверждающее у меня ассоциируется именно с этим.

Беседовала Юлия Санжаревская

Фото предоставлены пресс-службой Вадима Эйленкрига